Очень рекомендую тем, кто не согласен с Экзюпери...

СЕРГЕЙ ДРУГАЛЬ. ОСОБАЯ ФОРМА.

Капитан, он и есть капитан. О нем если писать, то только на нотной бумаге
в мажорных тонах. Но и не только он, каждый член нашего экипажа имеет
заслуги перед человечеством. Вообще, это не трудно: помог ты кому-нибудь,
накормил голодного, посадил дерево или выручил из беды, вот ты и заслужил
перед человечеством. И неважно, сколько народу о твоем добром деле знают,
хоть бы и ты один. Ты ведь тоже из человечества...
читать дальше Это я все к тому, что на Сирене мой друг физически сильный и очень
волевой Вася Рамодин спас экипаж. Именно на Сирене - так мы назвали планету
- в полной мере проявились Васины способности. Если бы не он, то не знаю,
что делал бы и сам капитан. Даже капитан попал там под чуждое влияние.
Надо сказать, что Сирена вращалась в стороне от нашего пути, но когда мы
вынырнули из подпространства и огляделись, то обнаружили, что не туда
прибыли. Это случается. Не то что один человек, но и целый коллектив может
не туда заехать. Выяснилось, что отдельные неполадки были в системе
ориентации звездолета и один двигатель не тянул, а другой самопроизвольно
впадал в форсированный режим. На всякий случай капитан подвел корабль к
ближайшей планете - это и оказалась Сирена, - вывел его в инерционный полет
на круговую орбиту и послал нас в обычную разведку. Капитан же, навигатор,
оба механика и ремонтник Вася остались на корабле наводить порядок. Мы
высадились на планету, поставили, как положено, защиту вокруг катера и
приступили было к работе... Тут, для того чтобы дальше было понятно, я
прервусь и воспользуюсь записями в памятных браслетах. Такой браслет,
фиксирующий звук, а при необходимости и изображение, есть у каждого
разведчика. В него можно наговорить свои впечатления от увиденного. У Васи в
коробочке лежат эти розоватые, подобные аметистам кристаллики, и он иногда
перебирает их. При этом на его выразительном лице возникает странная улыбка
и видно, что его обуревают сложные, вряд ли поддающиеся расшифровке чувства.
Вася знает, что я пишу эти заметки в назидание грядущим поколениям, он
кое-что читал, ибо я всегда дарю ему опубликованное. По моей просьбе он и
принес кристаллы, а воспроизводящий аппарат у меня свой. Я не стал
прослушивать при нем, и Вася вскоре ушел, поскольку беседа в тот вечер у нас
не клеилась. Вася очень уважает меня, но все же смотрел с сомнением, словно
хотел сказать: как-то ты из этого сюжета выпутаешься, хватит ли у тебя
мужества быть беспощадным к самому себе, как того требует истина? Сомнения
его имели почву, но если самокритика наше оружие, то пусть не скажут
потомки, что мы не умели им пользоваться. Мне было трудно писать о событиях
на Сирене, но я преодолел себя, как это сделал бы на моем месте каждый член
нашего экипажа... Итак, Вася ушел, а я вложил кристаллик в гнездо, нажал
кнопку и услышал собственный голос. Меня легко узнать: эль я вообще не
произношу, а вместо эр издаю глухое рычание. Попалась примерно середина
моего разговора с капитаном.
-...Я вчера по очереди вызывал каждого из вас. Все здоровы - это видно на
пульте охраны, но несут сплошную околесицу. В чем дело?
- Капитан, - раздается мой голос, - за других не отвечаю и, о чем это вы,
понять не могу. Лично я очень почитаю вас и, как бывшему вожаку стаи (в этом
месте отчетливо прослушивается скрежет зубов капитана), скажу откровенно: я
счастлив. Мне разрешили чесать пупок и шею возле нижней губы. И я чешу. Вот
и сейчас... Ах, капитан, я не хочу ни с кем делиться, но прилетайте, может
быть, и вам разрешат...
- У меня не чешется, - закричал капитан. - Ты слышишь, Василий, они там
все с ума посходили. Требую немедленно вернуться на катер. Всем вернуться!
Объявляю общий сбор. У себя в каюте можете чесаться сколько угодно. Хоть до
крови!
- Капитан, разве я стал бы говорить об этом, если бы я себя чесал... Это
мой пухленький джигит. Или, как говорит Лев, пуджик. Красиво звучит, а?
- Стыжусь! Галактически стыдно! - капитан отключился.
И снова мой воркующий голос:
- Глупенький, сердится по пустякам. Видимо, завидует. Мне сейчас многие
завидуют. Вон Льва Матюшина еще только до созерцания допустили, а я...
Я прослушал памятные кристаллы всех, кто был со мной на Сирене, и забытые
голоса моих товарищей целый месяц будили воспоминания о прошедшей молодости.
И мне захотелось отдать всю свою известность, стереть свое имя с
многочисленных монументов и пьедесталов, лишь бы помолодеть хоть на
десять... нет, я хочу сказать - на двадцать, нет, лучше на двести лет... О
чем это я? Ах да, выслушал, значит, я каждого, сделал выписки, сгруппировал
и систематизировал все, как положено, и напросился в гости к капитану.
Капитан заведовал кафедрой групповой зоопсихологии в жлобинской школе
первооткрывателей, куда мы и прибыли с Васей на леталке, которая положена
ему как вице-президенту Академии наук.
В связи с нашим приездом капитан послал первооткрывателей - у каждого в
рюкзаке 60 кэгэ щебенки - на прогулку по сильно пересеченным окрестностям,
прочитал мои предварительные заметки и нашел, что по-крупному я нигде не
погрешил против истины. Но отдельные моменты нуждаются в уточнениях. Потом
капитан устремил светлый взор в прошлое.
- Молодость, она всегда прекрасна. Я и не заметил, как она прошла. Вася,
ты помнишь матч - мы против сборной Теоры? Ты был тогда в форме. Мы все
тогда на высоте были. А наши выступления на Ломерейском кулинарном
празднике?..
- А Лев Матюшин, - встреваю я, - сейчас руководит хором мальчиков в
Кривом Роге.
Капитан усмехнулся моей наивной попытке управлять ходом беседы:
- На Сирене Лев пел, другие пуджикам пупок чесали. А космофизик (вообще
это был астрофизик, но за сверхъестественную бороду его звали космофизиком),
помнишь, самый дисциплинированный из нас, тот дворец строил. Ты в своих
записках пропустил, а мне он, помню, заявил по рации: "Пока дворец не кончу,
никуда не уйду. Мой пуджик должен жить во дворце".
Вася, привыкший в научных дискуссиях резать правду-матку в глаза, вдруг
почувствовал обиду за меня.
- Дворец еще так-сяк. Некоторые перед пуджиками вприсядку плясали.
Капитан окаменел лицом, и целую нескончаемую минуту тянулась пауза.
Наконец он овладел собой, ноздри обмякли, и снова в приятные локоны улеглись
волосы на темени.
- Я буду последним, кто забудет об этом. О том, что ты, Вася, для меня
сделал. Да, я, можно сказать, плясал под чужую дудку, и ты остановил меня.
Спасибо тебе за то! - капитан и Вася обнялись, чего раньше в принципе быть
не могло: рукопожатие перед уходом в опасный поиск - вот все, что позволял в
экипаже капитан. Это не от суровости, просто он таким был.
Мы долго сидели втроем, уже охрип от мурлыканья и смежил очи двухголосый
теорианский котенок, уже ушли спать маячившие неподалеку пра-пра-правнуки
капитана, которые еще днем прикатили для нас арбуз и принесли цветы, а мы
все беседовали в беседке и вспоминали.
Капитан был демократичен от природы и не относился к тем руководителям,
которые любят говорить последними. Он начал первым.
- Помню, сначала все было как заведено. Я поддерживал непрерывную связь с
вами первые три часа после выхода на планету. Все было в порядке, и мы
занялись ремонтными делами. Потом я иногда выходил на связь с кем-нибудь из
десантников, и не было причин для беспокойства. Впервые заметил странность,
когда проходил мимо рубки связи и услышал Васин голос. Он вслух читал перед
микрофоном "Справочник гиппопотамовода-любителя", раздел "Заготовка кормов".
На мой вопрос Вася ответил, что выполняет личную просьбу Льва Матюшина.
Естественно, я тут же вызвал Льва. И столкнулся во второй странностью - Лев
нес какую-то околесицу, говорил, что планетолога похлопали по плечу и тот
перестроил программу киберов-андроидов на косовицу, а инструмента нет, но
это не проблема, поскольку инструмент описан в справочнике, соответствующий
раздел которого ему сейчас любезно прочитал Вася Рамодин, и что лично он,
Лев, пока только созерцает...
Вот тут-то я встревожился и начал поименный опрос, в результате которого
установил, что физически все здоровы, но о выполнении программы никто не
думает, поскольку у каждого десантника появился некий странный пунктик. Я
потребовал, чтобы все вернулись на катер и пока установили двойную защиту. А
завтра разберемся.
Утром я вызвал катер, но мне никто не ответил. Я похолодел и, не
поверите, растерялся. Второй раз в жизни.
- Вася, - говорю, - они все погибли!
- Ну уж, - сказал он. - Наши парни не из тех, кто гибнет ни с того ни с
сего. Да и откуда это известно?
- Как откуда, - отвечаю ему. - Я ведь вчера приказал всем прибыть на
катер. А там никого нет. Значит...
- Да живы они! - Вася уперся растопыренными пальцами в зеленые огоньки
пульта защиты. - Все живы!
Действительно, каждый зеленый глазок свидетельствовал, что данный член
экипажа жив, а я просто не обратил внимания на пульт, ошеломленный
отсутствием разведчиков на катере.
- Но ведь приказ не выполнен, а этого в моем экипаже еще не бывало.
Значит...
- Значит, они психически больны, - подхватывает Вася. - Не может
умственно здоровый десантник не выполнить приказ. Видимо, заболели все
сразу. Рехнулись всем коллективом. Это бывает, главное, чтобы кто-нибудь
начал. Надо лечить. А как? Ведь второго катера у нас нет.
Я невольно залюбовался Васей, его мощью, его статью. И прислушался к его
здравым суждениям.
- Ремонтник Рамодин! - говорю ему с любовью. - Готовы ли вы лететь со
мной на планету в индивидуальной аварийной капсуле?
На такие вопросы надо отвечать по уставу, и Вася ответил как положено:
- Обижаете, капитан!
Катер, если помните, стоял на уютном пригорке, и мы, оставив капсулы
неподалеку, пошли к нему и шли, пока не уперлись в упругое силовое поле
защиты. Тут Вася, откинув шлем за спину, снял перчатки, расставил руки и
вдавился всем телом в защитный слой. Слой сам не виден, но зато видно было,
как Васина фигура стоит под углом в сорок пять градусов, ни на что не
опираясь. Нет, Вася знал, что инородное тело не может пройти через силовое
поле, но нам надо было попасть на катер, и это можно было сделать, подключив
к силовому полю собственное психополе. При этом появлялись местные
возмущения и в защитном слое образовывался канал, достаточный для прохода
человека. Мы пользовались этим способом крайне редко и только в аварийных
ситуациях. Как правило, для образования прохода нужно было суммарное
психическое воздействие минимум четырех десантников. Но Вася сосредоточился
и справился один и даже не взопрел. Он стал легендарным уже при жизни, наш
Вася...
На катере я тотчас кинулся к пульту защиты, увидел все шесть, включая уже
и свой собственный, зеленых огоньков и вздохнул с облегчением: похоже, мы с
Васей успели. Мы вылезли из громоздких скафандров, поскольку на Сирене
человек не нуждался ни в газовой, ни в биологической, ни в температурной, ни
в радиационной защите. Планета была добра к живому.
На голографической рельефной карте, занимающей почти весь круглый стол в
кают-компании, хорошо были видны прилегающие окрестности, до которых
напрямую достигал луч лазерного локатора. Мы увидели четыре огонька в одной
кучке неподалеку от катера.
- Идем туда, - говорю я Васе. - Смотрим, но пока ни во что не вмешиваемся.
Сняли защиту, чтобы Вася по возвращении больше не напрягался, и пошли.
Кругом раздолье, красота несусветная. Кущи райские, и всего в меру - и
пейзажа, и фауны, тютелька в тютельку. Цветы разноцветные цветут, пташки
изящные летают, и каждая в клюве пушинку тащит.
Глядим: луг заливной, а на лугу - великий Космос! - киберы наши идут
четверо в ряд и траву косами косят. И каждый в такт взмаху хэкает этак,
будто выдыхает. Постояли мы с Васей, прищурившись, в бинокль окрестности
обозрели и видим: космофизик наш, голый по пояс, какой-то непотребный
кособокий сарай, вроде хлева, глиной обмазывает. Мастерок у него в руке так
и мелькает, а у ног ведро с этой самой жидкой глиной стоит.
Мы с Васей разом упали, а дальше все ползком и перебежками. Туда, где за
кустами Лев голосил: "Ой, да зазнобило". Подползли. Лева стоит этаким бар
дом, гитара через плечо на муаровой ленте, одна нога на пенек поставлена. На
свежий, между прочим, пенек, не спиленный, а срезанный лазерным резаком, что
видно по отсутствию опилок. С тех пор как на Земле от заготовок зеленого
друга отказались, повреждать растения на других планетах без особой на то
нужды в среде десантников считается неэтичным. Полагаю, у них дерево на
постройку сарая пошло... А памятный браслет у Левы на левой руке драгоценно
поблескивает, неподалеку же в тенечке довольно жмурятся три незнакомые
животинки. Двое лежат в фривольных позах на ковриках из мягкого пуха, третья
- Льву по плечо - стоит и шевелит усами, в беспорядке растущими на жирной
морде, а биолог ей тем временем пупок чешет. Глазки у животинки этак
благодушно поблескивают. Птички разноцветные над ними летают, случайных
мошек ловят. Идиллическая, черт побери, картина, радость миробля...
Капитан надолго замолчал. В сумерках мы не видели его лица, а свет
зажигать не хотелось. Я уж было подумал, что он заснул, но тут капитан ясным
и грустным голосом сказал, что о том, что было дальше, лучше может
рассказать Вася Рамодин, которому он в интересах истины и передает слово. И
пусть Вася не стесняется, словно его, капитана, здесь нет. Я от себя
добавил, что Вася может настолько не стесняться, словно и меня здесь тоже
нет. Тему о том, что Вася может ну совершенно не стесняться, мы с капитаном
жевали до тех пор, пока Вася не стал от злости светиться в темноте. Тогда мы
замолкли, а Вася начал в привычной для нас мужественной тональности. Надо
отдать должное, он быстро овладел собой.
- Я никому не давал оснований, - Вася засопел, - сомневаться в моей
деликатности. Но из песни слова не выкинешь. Как было, так оно и было. Лежим
мы с капитаном, смотрим. И чем больше смотрим, тем меньше понимаем. Киберы,
которые должны собранные образцы сортировать, косовицу устроили, планетолог
с чего-то залез на дерево и ветки ножом срубает, у космофизика уже и брови в
желтой глине от усердия. А тут вдруг Лев грянул плясовую, весьма
темпераментно выкрикивая междометия:
- Эх! Эх!
Я, конечно, удивился: с какой бы стати? Хочу поделиться с капитаном, а он
ритмично так задергался весь, вскочил - и вприсядку. У меня, верите, волосы
дыбом стали. Более идиотского зрелища я не видел, извините. Капитан до Льва
доплясал и такое вокруг пузатых начал выделывать, что и вообразить
невозможно. Те, которые лежали на ковриках, сели, на капитана голубыми
глазками сонно моргают и хоботками поводят. Хобот так себе, если в два
кулака впритык взять, то Тишке на один укус останется, не более. Я еще лапки
рассмотреть успел. Они их крест-накрест на пузе сложили. Маленькие лапки,
но, видать, загребущие... Лев же и ухом не повел, увидев капитана, и даже
еще наподдал на гитаре.
Я, помню, засуетился, закричал что-то, стал у Льва гитару отбирать и
вообще потерял лицо. А капитан мне с придыханием:
- Ремонтник Рамодин, займитесь делом! Вы своим поведением беспокоите
повелителей. Если вы не в состоянии удовлетворять их духовные запросы, то
помогите своему товарищу строить дворец! - и на сарай широким жестом
показывает.
Сроду мне выговоров не устраивали, но я на это и внимания не обратил.
Только застряло в мозгу непривычное слово "повелители". Действительно,
думаю, почему бы и не помочь? Словно во сне подошел к сараю и на стенке на
мокрой глине пальцем написал; "Здесь был Вася". Отошел в сторонку, прочитал,
и такая жуть меня взяла, такая тоска неуемная, что заплакал я и поплелся на
катер. И никто меня не окликнул.
На катере побрел я в камбуз, налил в блюдечко масло подсолнечное,
разрезал луковицу на четыре дольки, посолил кусок ржаного хлеба и съел его с
луковицей, макая в масло. Съел и обрел способность рассуждать. Сначала о
пустяках, вроде того, что все мы повелители своей судьбы, и в этом смысле я
не против слова "повелители". Но оно имеет и другой, какой-то поганый смысл.
С другой стороны... почему с другой, я не знаю, но с другой стороны, Лев пел
с радостью. Биолог, я заметил краем глаза, тоже не без удовольствия чесал
пупок байбаку. Все трудились вроде по собственной воле. Тут я кстати
вспомнил о птичках - у каждой в клюве пушинка - и о ковриках, мягких даже на
взгляд. На Земле тоже есть такие птички - ткачики. Целое семейство...
Ну а дальше не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: мы столкнулись
с неизвестной нам особой формой паразитизма. Оговариваюсь, неизвестной в
животном мире. Каждый пуджик был ласковым паразитом. Вокруг него, скотины,
возникало некое гипнотическое поле. Поскольку пуджики жили стадом, поле
оказалось настолько мощным, что подчинило наших ни о чем не подозревающих
десантников, превратило их в покорных слуг, находящих удовольствие в
служении. Я понимал, что все не так примитивно. Но мне на том этапе было
важно выделить главное, пусть в самом первом приближении. Ведь только я один
оказался неподвластен гипнозу, и потому только я мог спасти экипаж. Если это
еще возможно. Но, действительно, настолько ли я устойчив? А внезапное
слюнтяйство возле сарая? Ой, нет, видимо, и мне надо будет беречься...
Значит, лежи себе на пуху, другими добытом, мухи тебя не кусают, ибо их
отгоняют заботливые добровольцы, сена тебе киберы накосят, а веточный корм
планетолог обеспечит. Биолог пупок твой почешет, Лев слух пением усладит, а
капитан - сам капитан! - для забавы твоей спляшет. Славненько! Дождик
пойдет, можно во дворце спрятаться. Интересно, сами они до сарая доплетутся
или их Лев на руках отнесет...
Уяснив ситуацию, полез я в кладовку, где наряду с прочим ненужным
барахлом висели на стенке разные излучатели, бластеры и деструкторы,
которыми мы до этого никогда не пользовались. Отыскал некую помесь мегафона
с пистолетом, взялся за рукоять, она как тут и была, сама в ладонь легла.
Надел на лоб очки ночного видения, комбинезон натянул блестящий - защита от
колючек, - глянул на себя в зеркало. Ну, супермен! И даже мужественные
желваки на морде так и ходят! Явись я в таком виде на тридевять предыдущих
планет, ни о каком контакте и речи бы не было: дрожите, люди и звери, я иду!
Противно, конечно, однако терплю. Сижу, карту изучаю, ночи жду и огоньки
разглядываю, мерцающие в такт дыхания моих товарищей.
Дождался, вышел. Восемь лун разных размеров в беспорядке по небосводу
ходят, ночь темно-голубая с серебром, тени окрест шевелятся, птаха скворчит
в перелеске, словно спросонья. В такую ночь хорошо с друзьями у костра
сидеть... Вообще, славная планета, вполне для людей пригодная. Думаю я так,
а сам через кусты по прямой туда, к пуджикам. Очки на глаза и вижу: лежат
носатики рядком, штук десять. Длинным пушистым одеялом, с боков подоткнутым,
укрыты. Хоботки поверх одеяла, и верхние лапы тоже. А с четырех сторон
киберы с косами недреманно в темноту таращатся, бдят. Ну, эти мне не
страшны, ибо не интересуют меня носатики. Где, думаю, наши? Капитан, думаю,
где?
Поднял я свое оружие, направил раструб на сарай и нажал на спусковой
крючок. Рисковал, поскольку параметры гипноизлучения пуджиков мне известны
не были. Я мог войти в противофазу и погасить гипнополе этих хоботоносцев,
но мог и усилить это поле. В первом случае мы бы посмеялись над
происшествием и всей гурьбой пошли на катер. Что будет во втором случае, я
не знал.
Сначала я услышал, как кто-то в сарае загремел опрокинутым ведром, а
потом Лев заорал в ночи "Ой да ты не стой, не стой!", и послышался голос
капитана:
- Возьми гитару!
Лев выбежал еще в плавках, но уже с гитарой. Рядом в медленном танго
двигался капитан. Мимо них с ведром в руке и босиком побежал к ручью
космофизик. Когда с тесаком в руке появился планетолог и, неловкий
спросонья, сделал попытку залезть на дерево, мне стало тяжело глядеть на все
это и я выключил излучатель.
Капитан остановился и говорит Льву:
- Не одобряю я вашей привычки петь среди ночи. Конечно, каждый вправе в
свободное время вести себя как найдет нужным. Но ведь вы разбудили
повелителей! А это нехорошо.
Лев оглядел себя, вроде как смутился и молча удалился в сарай, наверное,
досыпать. Биолог укрывал пуджиков и что-то шептал успокаивающее. С ведром,
полным песка, вернулся космофизик, потом туда же в сарай ушел капитан, и
вскоре все затихло. А я сел на пенек и снова стал думать.
Без анализатора излучений здесь не обойтись, поскольку угадать частоту
гипнополя мне, видимо, не удастся. Анализатор, если он у нас вообще есть,
валяется где-нибудь, пойди найди, когда не знаешь даже, каков он с виду.
Перебить носатых? Но как я потом перед самим собой оправдаюсь? Виноват ли
зверь, если он иным способом, кроме как паразитируя, пропитание себе добыть
не в состоянии? Да и не кровь пуджик пьет. Так, мелкие услуги, кто пушинку
на матрац, кто сенца клок, да и пупок почесать невелик труд... Тут заметил
я, что не столь ищу выход, сколь задаю риторические вопросы и даже вроде как
оправдываю паразитов. Испугался я, поняв, что и сам слегка подвержен,
ретировался в сторонку и сразу рассуждать стал по-иному, бескомпромиссно.
Ладно, думаю, гипноизлучатель непригоден, и черт с ним. Но сам-то я еще
на что-то годен или нет? Или воля моя иссякла, или подмок этот, как его,
порох в этих, как их, пороховницах? Я почувствовал, что порох сух, что я еще
способен мобилизовать свои внутренние резервы.
Первым решил вызволить капитана. Соображаю:
если его смогу, то остальных и подавно. Ибо капитан в команде имел самую
сильную волю. После меня, естественно. Стал я так и этак прикидывать, на чем
капитана взять можно, чтобы вышел он из сарая, чтобы на катер вернулся.
Долго думал и уж под утро понял: а на чем угодно, на любой заботе. На то он
и капитан, чтобы за все душой болеть.
Подошел я к сараю поближе, сосредоточился и послал гипнограмму:
"Ремонтник Рамодин болен, ему в кладовой бластер с гвоздя на затылок
свалился. Дулом вниз".
Никакого результата, только кто-то захрапел с посвистом. Поднатужился я,
дальше картину мысленно рисую: "Упал Вася, в глазах темно, и сосуд с жидким
азотом опрокинул. В кладовке иней выпал, а Вася лежит в луже азота и уже
дрожать перестал, поскольку спиной к полу примерз".
Если кто думает, что гипнотизеру эти сеансы ничего не стоят, пусть сам
попробует. Мне и взаправду холодно стало, а в сарае настороженная тишина,
вроде прислушиваются.
Совсем напружинился я, представив себя с проломленной головой на морозном
полу распростертого. И стал я как из-за угла мешком пришибленный, все
безразлично, только лечь побыстрее хочется, и голова трещит. Повернулся и
пошел. Не помню, как до катера добрался. Очнулся в лазарете, лежу на боку,
голова перевязана, спина болит, а рядом капитан с выражением заботы на лице.
- Ага, - говорит. - Очухался. Это хорошо. Ну, бластер ты еще мог на место
сгоряча повесить, не знаю, чего тебе в кладовке понадобилось. А с азотом
ничего понять не могу, сосуд-то полон, не мог же ты разлитый с пола
собрать... Я нашел тебя на трапе, на голове шишка с кулак, комбинезон сзади
порван, спина белая...
- Все в порядке, капитан, - говорю я. А сам тоже не все понимаю. Гематома
на голове, обморожение - это я мог силой воли над собой учинить. Но
комбинезон порвать, не желая того... И поныне это для меня загадка.
- Давно я так?
- Да уж час, не меньше, - отвечает капитан, сооружая мне оздоровительный
коктейль, гоголем-моголем именуемый.
Лежу я, мобилизовался на выздоровление. Понимаю, что пострадал за други
своя, и возгордился в сердце своем. И правильно сделал, что возгордился,
капитан-то мне недешево достался. Далее рассуждаю, что капитан может выйти
из катера и снова попасть под гипноизлучение, и потому надо его запереть,
пока я остальных вызволять буду. Шевельнулся я, пока капитан с миксером
возился, чувствую, спина болит, но терпимо, И встать, чувствую, могу. Выпил
коктейль, таблетку проглотил и говорю:
- Капитан, я там притащил в виварий какого-то зверя пушистого и с
хоботом. Правда, хобот так себе, если в два кулака впритык взять...
Последние слова я говорил зря, так как капитана в лазарете уже не было,
он бегом бежал в виварий, чтобы пуджика обслужить. Это мне не понравилось:
значит, наличествуют остаточные явления гипноза. Это потребует от меня
принятия экстравагантых и нежелательных мер... Я услышал, как капитан
хлопнул дверью вивария. И я защелкнул снаружи задвижку. Для этого мне даже
вставать не пришлось: зная конструкцию, телекинетически управиться с замком
- пара пустяков. Естественно, в виварии никого не было, но там была вода и
еда...
В галактике каждому известно, что ничто так не было развито в нашем
экипаже, как чувство товарищества, и, исходя из этого, я решил использовать
шишку на голове, чтобы заманить на катер и биолога. Он был у нас вместо
корабельного врача. Это раз. И у него хобби - нейрохирургия. Это два. Шишка,
хоть и не более чем плод моего воображения (а укажите мне болезнь, в которой
воображение не играет роли), выглядела убедительно, и биолог не мог не
заняться ею. В крайнем случае, думаю, дам согласие на трепанацию черепа,
якобы для устранения последствий сотрясения мозгов. А какой любитель устоит
перед такой возможностью?
...Биолог долго рассматривал устрашающую чалму из бинтов, которую я
сварганил у себя на голове. К тому же я был бледен от боли в спине (уж лучше
бы я вызвал ожог, как-то привычнее). Он даже перестал почесывать шею возле
нижней губы своего пуджика. Очень мне захотелось дать тому по хоботу, но я
понимал, что пока еще не время.
- Бластер на затылок упал, - скривился я. - Дулом вниз. И перевязать
некому.
- Дай посмотреть, - страстно выдохнул биолог.
- На, гляди! - я сел, сдернул с головы чалму и застонал. Биолог
почтительно уставился на мою гулю. - Рвота была. И сейчас голова болит. И
озноб...
- Сотрясение. Точно тебе говорю - сотрясение. Но куда же ты? Тебе покой
нужен.
- На катер. Ты чеши, не отвлекайся. А я пойду, лед на голову положу,
может, поможет.
- Лед - это в самый раз...
Биолог догнал меня, когда я поднимался на катер. Он взял меня под руку и
повел в лазарет, но не довел. Я буквально вдавил его в дверь вивария и
закрыл створку, не слушая громких высказываний капитана.
Все! На сегодня с меня хватит. Памятуя, что сон - лучшее лекарство, я
завалился у себя в каюте и проспал весь день и всю ночь. Зато встал
здоровее, чем был. Брился на ощупь, чтобы лишний раз не глядеть на себя в
зеркало: берег хорошее настроение.
Пошел к лагерю, или колонии, не знаю, как назвать. А может, правильнее -
к лежбищу пуджиков. Спина почти не болела, шишка помягчела и спала, что
сильно утешило меня. К поясу у меня был привязан видикортиновый линь,
который ни перерезать, ни даже перегрызть нельзя. Я занял позицию возле
ручья и ждал недолго. Космофизик закончил отделку сарая и, сидя на днище
опрокинутого ведра, любовался содеянным. Надпись о том, что здесь был я, он
замазал, и это почему-то показалось мне обидным. Я сосредоточил взгляд и
легко отвалил от стенки большой кусок штукатурки. Песок с глиной - с этим и
ребенок справится.
Космофизик заволновался, собрал в кучу штукатурку, схватил ведро и
побежал к ручью. Этого мне и надо было. Я дал ему набрать воды и, когда он
разогнулся, обездвижил его. Космофизик стоял как памятник самому себе, пока
я опутывал его линем. Потом я передохнул немного, перекинул его через плечо
и отнес на катер. Всю дорогу ведро с водой, зажатое в его руке, болталось и
било меня по бедру. Я уложил космофизика на стол в лазарете, убедился, что
линь не мешает кровообращению, и вернул ему подвижность. Вернулась и
способность скрежетать зубами:
- Ну, Вася!
- Лежи, - говорю я. - Развяжу потом, а сейчас у меня планетолог на
очереди.
- Чего я тебе сделал, а?
- Мне ничего. Но ты пошел против естественного стремления всего живого к
красоте. Ты на планете сарай построил.
- Дворец! - закричал космофизик.
- Сарай! - говорю я, а сам в эпидиаскоп голографическую пленку вкладываю.
Включил аппарат, и во всю стену возник оскорбляющий взоры сарай, снятый мною
в разных ракурсах.
Увидел это мой космофизик и сник, даже барахтаться перестал, только
зашептал что-то детское и трогательное.
...Я долго не знал, как подступиться к планетологу. Он с утра сидел на
дереве и срубал ветки, которые собирали в кучу киберы. Выключить киберов я
не решался, так как это могло насторожить и планетолога, и Льва Матюшина, и
без того, наверное, обеспокоенных долгим отсутствием капитана и двух
десантников. А не выключенные киберы - как там у них программа перестроена,
не знаю - могли, чего доброго, помешать мне скрутить здорового планетолога.
Здорового? Ну а если больного? Если я понесу на катер больного планетолога,
то ни киберы, ни Лев вмешиваться не станут. Значит, и надо нести больного.
...Это было божественное зрелище, когда планетолог принялся за сук, на
котором сидел. Сук у ствола был толст, но он старался, и только щепки
летели. При этом планетолог затравленно озирался, видимо, чувствуя, что
делает что-то не то. Я дождался, пока он тюкнулся копчиком о планету, и
принял его в свои объятия. Когда я нес его напрямик через лагерь, Лев
перестал терзать гитару и, покачивая плечами, двинулся на меня.
- Он у вас больной, - объясняю. - С дерева свалился и ни на что больше не
годен. А я его выхожу, и он снова сможет веточный корм заготавливать.
Понятно?
- А капитан что? Тоже болен? - Лев облизал губы. Голос его был хрипл. -
Это все твои штучки, Василий. Но со мной у тебя ничего не выйдет. Я буду
петь, пока могу.
- Левушка, - взмолился я. - Пойдем домой, а? Умоешься, покушаешь, спать
ляжешь в нормальных условиях. А завтра споешь всем нам, а мы тебе
аплодировать станем. Ну что тебе здесь?
Лев топтался передо мной, тоска застыла в его карих очах. Конечно, ему
очень хотелось домой, на катер.
- Каждому свое, - вздохнул Лев. - Видно, судьба у меня такая. Буду петь...
- Ну, если судьба, тогда конечно.
- Еда кончилась. Ты б принес чего-нибудь поесть, а?
Естественно, на голодный желудок не поется, думал я, растирая в лазарете
заживляющей мазью спину планетологу. Само собой, я отнесу тебе чего-нибудь
поесть, вот только в аптеке малость покопаюсь... Под эти мысли уложил я
болезного на носилках-тележке, рядом разместил космофизика, который лежал
покорно, закрыв глаза, и только бормотал:
- Ты выброси пленку, Вася. Прошу тебя.
- Считай, ее уже нет, - ответил я, вкатывая носилки в виварий с черного
хода, через переходной бокс. И зря капитан с биологом поджидали меня у
главного входа, ничего у них не вышло. Да и не могло выйти - пощупайте
бицепс, - с двоими-то я запросто справлюсь, не прибегая к волевым приемам.
Из холодильника достал я тубу с земляничным муссом - любимая еда Льва
Матюшина - и углубился в изучение справочника по лекарственным средствам.
Потом нашел подходящее снотворное в аптеке, набрал из ампулы в шприц и
вколол в тубу с задней стороны. Капелька мусса вышла через дырочку, но я не
стал ее стирать, пусть подсохнет. Не будет же голодный Лев проверять
целостность тубы.
Лев, весь в грустях, сидел на пенечке. Петь он уже не мог, он еще пытался
что-то набренчать на гитаре. Пуджики сидели кружком неподалеку и хрустели
корнеплодами, доставая их из ведра. Похоже, лафа для них кончилась. Я так
понял, что Лев с самого начала был вроде как запрограммирован на пение и
добытчик из него не получился. Киберы наши бездельничали, и вообще не было
прежней целенаправленности во всей картине стойбища. Только ткачики
старались над ковриками, самозабвенно подправляя пушинки и перышки.
Птички, что с них возьмешь.
Лев выхватил у меня тубу, откусил кончик. Я глядел, как он глотал
содержимое, и жалел его, беднягу.
- Я за тобой пришел.
Пуджики перестали чавкать, раздался гнусавый переписк- перехрюкивание.
Примерно такие звуки мог издавать поросенок, имей он полипы в носу.
Лев сполз с пенька. Я поднял гитару и кликнул киберов. Повинуясь команде,
они подобрали спящего Льва. Один спереди нес его за ноги, двое держали Льва
за плечи, а последний поддерживал голову. Я замыкал шествие, снимая на
пленку все подряд и крупным планом пуджика, пытавшегося выдавить из тубы
остатки мусса. Они полукругом шли следом за мной, вытягивая лапы с
растопыренными пальцами. Такие милые, подумалось мне, беззащитные пуджики.
Их бы покормить, погладить, им бы спеть, сплясать бы для них! Вертятся эти
мысли у меня в сознании, а подсознание мое человеческое борется, и понимаю
я, что идет на меня массированная гипнотическая атака, а ничего поделать не
могу. Так и тянет меня все бросить и пойти в услужение к пуджикам, и начинаю
я в этом видеть высший долг свой, и начинаю понимать всю муку десантников,
которых лишил я возможности служения пуджикам. Хрюканье их музыкой мне
кажется, а морды хоботастые благородные очертания приобретают. Согрелось
сердце мое в этакой нерассуждающей доброте, и только на донышке сознания
лежит нерастаявшая льдинка сомнения: а что, разве доброта волю и ум
парализует? Она их усиливать должна, доброта безадресной быть не может.
Видите, я и сейчас свои мысли не очень четко излагаю, а тогда вообще был
сумбур в голове. И все время я видел себя словно со стороны: киберы
поверженного Льва несут, а я сзади тащусь в окружении пуджиков, и словно
мерцающее марево меня окутывает, и неохота, так неохота на катер
возвращаться... Пусть ребята улетают, а я останусь, кто-то ведь должен
пуджиков обслуживать, кормить, охранять, развлекать. Но словно по инерции
плетусь за киберами, которые уже протопали по откинутому трапу. Пуджики меня
в кольцо охватили, пальцами чуть не в глаза тычут, гипнотизируют.
Остановился я, буквально покачивает меня, уже и ногу занес, чтобы назад
вернуться, и вдруг почувствовал, что меня пуджик вроде по шее похлопывает,
дескать, не тяни давай. Почему-то я приставил ногу, а меня в спину уже
вполне ощутимо толкают. Вот тут, я полагаю, система воздействия у пуджиков
дала сбой. Одно дело, когда они взывали к доброте, но совсем другое, когда
по шее... Поторопились пуджики, не хватило у них терпения, а может,
гипнотической силы на меня не хватило. Чувствую, меня уже и за руки тянут,
отпускать не хотят, холуй им требуется. И все, что у меня в подсознании
сидело, тут же в сознание перелилось, и словно прозрел я.
Что такое? Я, Василий Рамодин, человек, уважаемый на Земле и еще
тридевяти планетах, позволяю бить себя по шее? Да будь пуджики трижды
разумны, но ежели меня по шее, то (от имени человечества говорю) на черта
мне такой контакт сдался! Всему, что дышит, помочь готов, рубаху с себя
сниму и незнакомому зайцу отдам, но... добровольно. Без принуждения.
Подумал я так, и сразу мне весело стало. Взмахнул левой рукой, и четыре
пуджика легли на зеленую траву. Но тут же вскочили, и глазки их налились
злобой, а морды ощерились. Видимо, ласковая личина у паразита всегда не
более чем личина, а настоящее мурло в конце концов все равно выглянет.
Двинул я правой, и еще пять пуджиков перекинулись. Завел руку за спину и
последнего, десятого, ухватил за шиворот. Висит он у меня в руке, смотреть
не на что. Ни кожи, ни рожи, сибаритствующий байбак с паразитскими
наклонностями. Нет, такому и в виварии не место. Размахнулся я - и
присоединил десятого к соплеменникам,
Вот, по сути, и все. Но поскольку конец всему делу венец, то в заключение
скажу, что взлететь мы сразу не могли, так как в виварии
противоперегрузочных устройств, пригодных для людей, не было. Открывать же
виварий я не решался и потому почел за благо выдержать паузу, чтобы
остаточные явления гипнотического воздействия выветрились из сознания
десантников. Я поднял трап, дождался, пока пуджики уберутся подальше, и
поставил защиту. Потом связался с виварием.
Капитан выслушал меня, не перебивая и не задавая вопросов. Когда я
кончил, он сказал:
- Я одобряю ваши действия, и в этом отношении пусть вас не гложут
сомнения. Объективно оценивая ситуацию, должен сказать, что мне еще иногда
хочется плясать... Биолог по-прежнему требует, чтобы его отпустили чесать
пуджиков. Космофизик практически здоров, но сам считает, что пока ему место
в виварии. Планетолог плачет и все рассказывает, как он рубил сук, на
котором сидел. После вашего доклада я понял, что это у него не бред.
Принимая команду на себя, предлагаю вам, ремонтник Рамодин, продлить
карантин на трое земных суток, из вивария никого, включая и меня, не
выпускать, из катера не выходить.
...Выслушали мы с капитаном Васю и согласились, что он рассказал все так,
как оно и было. Капитан даже добавил, что ему особенно импонирует
критический настрой Васи в отношении его, капитана. Ему вообще никогда не
нравилось, что все в экипаже смотрели на него как на непогрешимого и не
знающего сомнений руководителя. Это несправедливо. Ведь чем выше пост, тем
больше решений приходится принимать и, естественно, тем больше ошибок
делать... И еще капитан сказал, что ему теперь понятно, почему Вася оказался
невосприимчив к гипнозу, но говорить он об этом не станет, чтобы не обидеть
Васю, который вполне заслужил.